Хочу рассказать о своем военном детстве. Я родился в 1936 году, вырос на Красной Набережной, 3. Однажды все в доме зашумели, засуетились, задвигались. Пришел отец, собрались, вышли на улицу вчетвером с маленькой сестренкой, куда-то долго шли. Оказались на территории парка 17-й пристани. Она была вся заполнена огромным количеством людей. Говорили, кричали, плакали. Помню, как текли слезы по лицу у мамы. Тогда я узнал, что началась война. Мне было без двух недель пять лет.
Раздалась команда для посадки призывников на пароход. Народ взревел, загудел и все двинулись к причалу, к воротам ограды. Отец по очереди поднял на руки меня и сестренку, передал матери со словами: «Береги детей!» Это был последний раз, когда я видел отца. Иван Алексеевич Грознов, 1903 года рождения, уроженец села Черный Яр, ушел на фронт, чтобы остаться в вечности.
Новобранцы погрузились на пароход, раздались прощальные гудки, и пароход отвалил от причала. По сей день, когда слышу прощальные гудки теплоходов, уходящих на зимний отстой, у меня по коже мурашки и спазм в горле.
Как только пароход отошел от пристани, налетел немецкий стервятник и сбросил бомбу на пароход. В подтверждение этого факта в краеведческом музее есть картина. Прямого попадания не было, и новобранцы доплыли до Сталинграда. Там их пересадили на поезд в направлении Ростова. Это нам рассказал уже после войны человек, который был в этом эшелоне: Иван Горобченко, слесарь-водопроводчик Горводопровода. Сам Горводопровод стоял на месте нынешней гостиницы «Виктория Палас».
Итак, началась война. Что именно видел и чувствовал я? Первое — всегда хотелось есть. Помню, как мама купает меня в корыте, а я говорю ей: «А Сталин, наверное, каждый день ест манную кашу?» И тут же из корыта падаю на пол от голодного обморока.
По ночам нас обстреливали немецкие самолеты, я слышал рев их моторов, раздавались глухие взрывы, и по крыше дома стучали осколки. Я почему-то не боялся, хотелось выскочить на улицу, но мама не пускала меня. Днем, когда она уходила на работу, я лазил на крышу, собирал осколки и показывал соседям.
Мы переехали из центра на ул. Пушкина, 32 к маминой сестре, там было двое детей. Мама и ее сестра, Мария Беляева, продолжали работать в Горводопроводе и ездили туда каждый день. Город жил и работал.
Когда немца отогнали, мы опять вернулись в город. Что предстало перед нашими глазами? Голая квартира, железная кровать, распахнутые окна и дверь. Нас подчистую обокрали.
Как всегда, хотелось есть. И чтобы прокормить нас с сестрой, мама после работы ходила к людям стирать, убираться. Прошло какое-то время, я подрос, и мама стала приучать меня к труду. Пилили для людей дрова двуручной пилой. Мама поднимала бревно, клала его на козлы, и мы начинали. От меня требовалось держаться за ручку пилы, когда она тянула ее на себя или толкала от себя, не давать пиле вибрировать. Я, конечно, быстро уставал, задыхался, и она, глядя на меня, стояла и плакала. А процесс продолжался снова и снова. За работу нам давали кое-какую еду. Иногда получали картофельные очистки. Мы их отваривали, получалось жидкое пюре, и из него мама жарила оладьи, но они не лезли в горло — от горечи першило.
Сахара не было и в помине, на базаре продавался в пакетиках сахарин, он в 300 раз слаще сахара (позже, когда я вырос, о нем прочел в газете). И вот чуть подслащенный кипяток был, как наслаждение, но приторность обжигала горло. Летом был кое-какой подножный корм: цветы акации, тутовник, лох (финики). Существовали продовольственные карточки, которые выдавались ежемесячно на семью. По ним получали хлеб на улице Кирова, у продавщицы Штепо. А я умудрился потерять в начале месяца весь блок этих карточек! Нам с сестренкой тогда очень было голодно, а мне очень обидно. Мама скрывала свои слезы.
Наступило время перелома войны, немца погнали обратно, американцы открыли второй фронт. По ленд-лизу страна стала получать продовольствие и вооружение. И детям начали выдавать продукты: муку, крупы, яичный порошок, сахар, маргарин, мясные консервы. Еще мы получали талон на питание в столовой № 5, напротив Кировского моста (сейчас кафе «Уют»).
Стали открываться пионерлагеря. Так как наши родители работали в Горводопроводе, нам выделили путевки в эти лагеря: «Молодая гвардия», и имени Зои Космодемьянской.
Помню, как окончилась война. Было тихое, пасмурное утро, наш дом на Красной Набережной стоял напротив ул. Кирова, имел остекленную веранду. Вдруг дом наполнился шумом, громкими разговорами. Я от этого проснулся, выскочил в коридор, а на веранде собрались соседи: кричат, целуются, обнимаются и все смотрят через Кутум на улицу Кирова: оттуда вещают громкоговорители и льется музыка.
Мы жили на территории обкомовского гаража. Когда отогнали немца от Астрахани, приехала воинская часть и в мастерских реставрировали, ремонтировали авиадвигатели. Ставили их на обкатку. Рев стоял постоянный. Но люди привыкли. Их звук был слышен даже у моста Победы.
Стали во двор возвращаться фронтовики. Первым был Виктор Петрович Анисимов, за ним Константин Иванович Починов, оба летчики. Очень ярко помню, как блестели на их груди ордена и медали. За ними пришел Вячеслав Николаевич Мотькин, дошедший до Берлина. А как играл он на трофейном аккордеоне! Последним возвратился Иван Алексеевич Свистунов, обладатель трех орденов Солдатской славы. Не пришел только отец.
Прошло время, страна начала подниматься из руин, были отменены продовольственные карточки. С трепетом, нетерпением и восторгом все люди прислушивались к репродукторам с утра 1 апреля, где правительство объявляло о значительном, 10-30% снижении на всё. Мы с мамой с надеждой ждали эти сообщения, и душа наполнялась сладостным восторгом.
Отредактировала Мария Варенцова, студентка АГУ