Всю жизнь я праздновала День рождения 23 августа. В 60 лет я поехала в Николаев, чтобы оформить удостоверение инвалида войны, и обнаружилось, что по документам я родилась 23 сентября, а папа мой не Дмитрий, а Митрофан. Люди испугались, что я потеряю сознание.
Моя девичья фамилия — Криворучко. Моя Родина – село Безводянское (?) (Безводное), что недалеко от Николаева (Украина). Я была совсем маленькой, но еще храню в памяти образы военных лет: марши рыжеволосых немцев, которые шли через наше село. Но еще лучше я запомнила румынов. Похожие на цыган, высокие, грязные. Они совершали набеги на Безводню и воровали все, что можно. А хозяева были очень умные и хитрые. Они закапывали зерно и продукты в бочки, замазывали их глиной. Иногда удавалось спасти свои скудные богатства.
У нас в селе было три предателя. Они помогали немцам. Я видела, как они сажали людей в тюрьму, просто потому, что те пытались защитить свои семьи. Порой совсем нечего было есть. Мы, дети, воровали пропавшую картошку, которую некоторые хозяева отдавали животным. Полусваренная, сладковатая, мягкая – большей гадости не придумаешь. Грязная и противная. Все мы, конечно, отравились ею. Но тогда на несколько часов голод отступил.
Взрослые собирались по ночам, оставляли всех детей в одном доме (я была за старшую) и шли на поля, воровать. Чтобы утром хотя бы дать детям что-нибудь пожевать. Если ловили таких взрослых, то сразу расстреливали.
Уже и не знаю, что я, маленькая, тогда чувствовала. Наверное, думала, что так уж устроена жизнь. Другой ведь я не знала.
Самым страшным были обстрелы. Мы прятались в окопах и погребах, тряслись там и боялись по трое суток. Бомбежки уносили жизни, но и те, кому удалось спастись, уже никогда не будут жить по-прежнему. В мою память навсегда врезался этот ужасный отвратительный свист. До сих пор мое тело помнит, как дрожала тогда земля. Я и сейчас пугаюсь громких звуков. Бывает, взрывают салют, люди радуются, а мне хочется спрятаться.
Это очень страшно, когда бомбят целое село, столько людей, беспомощных и маленьких по сравнению с огромной смертоносной силой. Это настолько противно человеческой природе, что невозможно понять, откуда же в сердцах людей столько жестокости.
Мне было шесть лет, когда закончилась война. Но самое страшное было только впереди. Женщины узнавали, что остались без мужей. Помню их отчаянные рыдания. Они горько плакали, а я забиралась на бочку и пела. Старалась как можно лучше. И громче. Я пела так задорно и от души, что женщины начинали смеяться сквозь слезы. Они угощали меня, у кого что было. Так я зарабатывала себе еду, чтобы выжить.
Мой отец был директором МТС (машинно-тракторной станции). Он с войны не вернулся. Мама поехала в Николаев узнать, что произошло. Ей выдали справку: «Пропал без вести». Мать оказалась в психиатрической больнице. Там и прожила остаток жизни.
Так я потеряла родителей. И все мы трое детей (я с сестрой и братом) росли в детском доме. Наши мальчишки любили раскапывать поля, находили автоматы, патроны. А однажды нашли снаряд. Испугались. Решили кинуть в костер. Кинули, а снаряд начал шипеть. Пошла цепочка по всему полю. Взорвались все остальные снаряды, спрятанные под землей. Зине тогда повредило бедро. Моему двоюродному брату попало в живот. Он прожил только месяц и умер. А я… Я стояла близко к костру. Получила ранение в голову и ногу. Осколков шесть. Несколько месяцев ничего не видела, не слышала, не понимала.
Когда мне было лет 15, я уже работала на заводе. Нас, детей погибших участников войны, сирот учили токарному делу, объясняли, что такое гальваника и как изготовлять качественные материалы, одним словом, готовили специалистов. Представляете себе огромный цех? Кругом лебедки, подъемные краны. И вот это громадное здание просто рухнуло. Раньше это был военный завод. Так что это наверняка была диверсия, как потом и сказали.
Я не помню тех событий. Пролежала в коме полгода. Я благодарна судьбе, что чужие люди ко мне так хорошо относились. Могли бы, и отключить искусственное жизнеобеспечение. Я пришла в себя только на 9 Мая. Первое, что услышала – звуки победного марша. Очнулась слепая. До сих пор плохо вижу одним глазом. Раньше у меня были косы до пояса. Теперь меня предупредили, что я совершенно лысая. Оказалось, череп у меня проломлен, к тому же попали осколки. Только пять лет назад врач смог извлечь некоторые из них. Я знаю, часть осталась, я это чувствую. И бывает, жалуюсь детям. Не могу удержаться, чтобы не чесать шрамы.
Всю свою жизнь я всячески скрывала, что я – инвалид войны. Не хотела быть ущербной, калекой. Я низенькая и крепкая. Сверстникам казалось, будто я хорошо ем и очень здорова. Поэтому они старались обидеть. Еще в детском доме мальчишки, мои друзья, учили: «Женя, ты вцепись и дери, сколько сможешь». Вот и дерусь. Всю свою жизнь.
Знаю, что со мной непросто. Но всегда говорю: «Чтобы выжить, нужно было бороться».
Очень хороший человек как-то сказал мне, что перед тем, как я умру, у меня, наконец, все перестанет болеть. При этой мысли я радуюсь, как ребенок. Надеюсь, в моей душе тоже хотя бы на короткое мгновение перестанет щемить.
Отредактировала Анна Мария Ростецкая, студентка АГУ