Я родилась 1января 1938 года в селе Азаровка Брянской обл., Воронокского р-на (позже Стародубского).
Когда началась война, мне было 3года 6 месяцев. Что такое война я, конечно, не понимала, но, как мы с мамой провожали папу на войну, помню. Мы ехали в телеге, запряженной лошадью. Папа и мама сидели рядом, а между ними была я. Я ползала то к папе, то к маме на колени. Они молча меня обнимали и целовали, а мама плакала. Почему, я не знала.
Мы подъехали к большому заводу (спиртзаводу- говорили все). Было много людей, все куда-то уходили, уходили, а мы махали руками. И папа ушел. Мама плакала, и я плакала. Как мы доехали обратно домой, я не помню. Помню, что вскоре мама заболела. К нам приходили соседки, они подолгу сидели около нее, а мама всем говорила: «Не бросайте Валечку».
Помню еще было тепло, а немцы уже были в нашем селе. Они жили в школе, напротив нашего дома. Они что-то ели из красивых банок, мы бегали и собирали эти пустые банки.
Стало холодно, выпал снег. Умерла моя мама. На санках, по снегу везли мою маму на кладбище. Я сидела у гроба и обнимала его, плакала. Было очень холодно, а рукавичек не было. Мама моя умерла, папа на войне, а вокруг немцы и я их боюсь. И все их боятся.
Началась моя сиротская жизнь. Меня забрала к себе в дом, в свою семью, тетя Ксения, папина сестра. В поселок Глумово, что около леса. Дядя Ваня Прохорец, ее муж, уже был на войне. Я была четвертой в семье тети. У них был красивый, большой дом, двор, во дворе качели.
Там меня покрестили.
Крестины.
Из ближнего поселка Зеленая роща, пришла моя тетя Марья и привела священника. Он был весь в черном и с большим крестом на груди. Где они нашли его, при немцах, я не знаю. Церкви рядом не было. Помню: меня поставили в тазик с водой на кровать, я прислонилась к стене. Священник читал молитву, крестил меня. Так меня покрестили. Моей крестной стала тетя Марья, а крестным назвали дядю Ваню, что был уже на войне. Но он не пришел с войны, погиб, мой названный крестный, отец троих своих детей.
Мне было хорошо у тети Ксеньи. Лида и Илья были уже большими, а с Любочкой мы играли, собирали орехи около дома.
Но, вдруг партизаны (так говорили взрослые), велели быстро собираться и всем уйти в лес. Все люди ушли из поселка. Сколько дней мы там были, я не знаю. Но, когда мы вернулись из леса, нашего дома и двора не было. Стояла только труба от печки и пепел вокруг. Закричала, заплакала тетя Ксенья, раскинула руки и упала на то место, где был дом, на пепелище. И мы все кинулись к ней с криками и слезами. До сих пор, в моих глазах стоит эта жуткая картина: ни двора, ни дома, только высокая труба от печки, угли и пепел. Мы вышли на дорогу посмотреть, как другие дома. Но никаких домов не было, все было сожжено. Торчали лишь трубы и слышались крики людей: «Господи, за что! За что!». Люди стали рыть землянки-ямы, чтобы спрятаться там от дождя и холода. Все помогали друг другу. Плакали и помогали.
Меня вскоре отправили (отвели) в мое село Азаровка. Там стоял наш пустой дом. Пожаров в селе не было. Я жила у тети Марьяны (сестры мамы). У нее было много детей – 5 человек. А старший сын Александр и муж тети, дядя Вася Гориславские, ушли на войну. Дядя Вася погиб, а Александр Васильевич Гориславский воевал в 28-й Армии, был ранен, лечился в госпитале в г. Астрахань. После войны жил на севере в Мурманске, позже был мэром г. Североморск.
Еще была бабушка Митрофановна, она была нашей дальней родственницей. Чаще всего я жила у нее. Все люди вокруг относились ко мне очень хорошо. «Сиротка» — называли меня. Я не обижалась. Каждый старался меня приголубить, угостить, покормить. Обычно, когда я шла по улице, около домов сидели бабушки, они меня и подкармливали.
Но, однажды, этого не случилось. Никто не сидел, никто меня не покормил, не угостил. Я так удивилась, что стала сама дергать калитки, но все было закрыто. Видно все были заняты в доме, на огородах. А есть мне очень хотелось. Так я голодной и добралась до бабушки. Бабушки не было, она ушла куда-то. Но я ночевала у нее, а утром она показала мне узелок и сказала, что это мой хлеб и он будет лежать под крылечком. Я села на крылечко, достала узелок.
Голубой хлеб.
В узелке была краюшка хлеба. Он, действительно, был голубым. Я до сих дней вижу тебя, мой голубой хлеб. Я съела серенькую корочку, а голубой мякиш не смогла, не лез в горло. Голубым-то он был (потом я узнала) оттого, что в нем не было муки, а была лишь тертая картошка и чуть-чуть отходов (остатков), когда-то просеянной и съеденной муки или оладушки. Но, я не выбросила этот хлеб, а завернула его в тряпочку и положила под крылечко, говоря себе: «Вдруг меня никто не покормит, может я его и съем». И пошла к соседям, надеясь на их доброту. Меня покормили. Спасибо соседям.
Встреча с немцем.
А немцы все еще были в нашем селе. Игрушек у нас не было. Мы искали на городах осколки разбитой посуды, где были цветочки, полосочки, листочки и играли с ними во дворе у нас. Но, почему-то, я оказалась одна на огороде. Было сыро, грязно, пасмурно. Была, наверное, осень, потому что никого на огородах не было. Но, вдруг, откуда-то появился огромный козел с большими рогами и пошел за мной по огороду. Я плакала, кричала, но меня никто не слышал. А козел все ходил за мной и ходил. Я страшно боялась его.
И тут я увидела, что вдоль нашего огорода, по улице, едет немец на велосипеде. Я с криком и слезами стала звать его на помощь и пошла к плетню. Немец подъехал, слез с велосипеда, поставил его у плетня, подал мне обе руки через плетень, поднял меня и поставил на дорожку. Достал конфету из кармана, дал ее мне, сам сел на велосипед и уехал. Так немец спас меня от огромного козла. Это был хороший немец.
«Огонек»
Как доходили до нас, в оккупации, письма с фронта, песни? А они доходили. Я была у соседей и, девочка, старше меня, вдруг говорит: «У меня есть огонек». Так у нас цветок называли, с красивыми розовыми цветами. Я прошу ее: «Покажи цветок». А она присела на корточки, наклонилась ко мне и говорит шепотом: «Не цветок, а песня». И немножко пропела песню. Вот откуда я знаю слова: «… и пока за туманами видеть мог паренек, на окошке, на девичьем все горел огонек».
Так проходило мое детство: чесотка дикая, вши в одежде и на голове и дико злые черные блохи, которые не давали не только спать, но даже задремать, все дико чесалось.
Немцев прогнали. Слава Богу, наше село не сожгли. Жизнь продолжалась.
Зимой 1945года, по ранению в правую руку и ногу, пришел с войны мой папа. Вот это была радость! Его направили работать в село Понуровка, недалеко от с. Азаровка. И он взял меня с собой. Вот это было счастье!
День ПОБЕДЫ!
Как его встретили в этом селе Понуровка, я помню. Ночью шел дождь, было грязно, прохладно. Утром проскакал на лошади человек, прокричал, что война закончилась, всем идти к сельсовету, в центре села.
Все побежали к сельсовету, было много людей. Но, почему-то, не было песен, плясок, смеха. Все были в темной одежде, теплых платках. Помню, что никаких ярких платков, одежды, я не видела. Только над крыльцом сельсовета был красный флаг. Многие плакали, я это помню.
Жизнь продолжалась моя: была мачеха (хорошая тетя мама Оля), сводная сестра Зиночка (ее отец погиб на войне), дедушка Вася, очень добрый, ласковый. И главное — рядом был мой папа. Он пришел с войны раненый, но живой, слава Богу! Я была счастлива.
Папа умер в 1971 году, в городе Новозыбков Брянской обл., похоронен с почестями.
Папа – Шугай Денис Трофимович, 1898г.; Мама – Барсукова Марфа Романовна (год рождения не знаю); Я – Шугай Валентина Денисовна (в замужестве Строкина), образование высшее, «Заслуженный учитель РФ»
г. Астрахань, 10.11.2018 г.
Фото
Документы
