***

Виноградова Тамара Петровна

Еще шла война, а мне надо было идти в школу.

Дело было в г. Майкопе, куда нас, дистрофически-больных, пух­лых от голода детей, эвакуировали из блокадного Ленинграда, эва­куировали через «Дорогу жизни» по застывшему Ладожскому озе­ру на юг, в Краснодарский край в 1942 году. Дело шло к весне, кое-где лед был уже тонкий, не выдерживал тяжести полуторок, гружен­ных детьми, трескался, образуя полыньи. Ехали преимущественно в ночное время, опасаясь налета фашистских бомбардировщиков. Ос­вещали дорогу горящими факелами, вдоль всей ледяной трассы стоя­ли дежурные патрули, на их рукавах были повязки. Всю трассу ох­раняли воинские части.

И, тем не менее, помню крики в ночи, беготню, суету…. оказыва­ется, впереди идущая машина пошла под лед. Спасали, как могли.

… В Майкоп мы приехали, а со стороны Кавказских гор город стал обстреливаться немцами, и вскоре город был оккупирован фа­шистами. Из детского дома нас всех разобрали в семьи, и спасались, кто как мог.

Меня взяла одинокая женщина Дарья Никифоровна. От обстрелов спасались в землянке на огороде вместе с семьей соседей. Я не пом­ню, чтобы мы что-нибудь ели, есть было абсолютно нечего.

Иногда сосед ловил воробьев, залетевших в сарай от холода. То­гда дети были не голодны. Летом ели сливы с дерева на огороде, во­ровали яблоки, а весной набивали животы «кашкой» — цветами ака­ции.

В нужный год в школу меня не отдали, абсолютно ничего не бы­ло: ни обуви, ни одежды, ни принадлежностей, даже самых прими­тивных. А зимы были холодные.

И лишь на следующий год после освобождения, нас, ленинград­ских детей, собрали в детский дом «Пионер», и мы пошли в школу.

Училась легко, без усилий, была все время отличницей. Писали на брошюрах между напечатанных строк, чернила варили из бузины, черные. Палочки для счета делали из веточек сами, они быстро терялись, и я помню, как учительница сердилась и иногда прямо с урока посылала за палочками, и мы их наламывали из веточек, покрытых инеем, а варежек не было, руки мерзли.

В детском доме было бедно: спали мы на матрацах, набитых со­ломой. Питались преимущественно кукурузой. Варили затирку на воде, мы ее называли «затирухой», галушки из кукурузной муки и каши, только на воде.

Когда нам позже, после войны, была выделена земля, все дети ра­ботали на подсобном хозяйстве, то и стали заготовлять на зиму ово­щи. Ели зимой моченый виноград, соленые арбузы и др., сами ухажи­вали за свиньями.  Появилось в питании мясо.

Очень тосковали по родителям. Те, кто был постарше, писали в Ленинград для розыска. Находились родственники редко. Очень многие погибли в горниле войны.

После семилетки отправляли в РУ и ФЗУ в Ленинград, город надо было восстанавливать, а мы, малыши, должны были учиться и учи­ться хорошо.

Дырдин Иван Тимофеевич

Родился я в селе Николаевка Енотаевского района Астраханской области.

Когда учился в четвертом классе, началась война.

Время было голодное, взрослые работали, а мы были предостав­лены сами себе. Мысли в то время были только об одном: как бы до­сыта поесть. Чтобы прокормиться, я рыбачил, глушил щук. Это было моим основным делом. Рыбным промыслом решил заняться и мой брат. Однажды мама попросила показать ему место, где я охотился на щук.

Помню, взял я топор, заткнул его за пояс, и мы пошли с братом на речку. В тот день выпал первый снег, он то и сыграл со мной злую шутку. Поскользнувшись, я упал, но упал так неудачно, что отрубил себе палец. С этого или нет, вся моя жизнь пошла наперекосяк, дет­ства не было, отец был на фронте, а мы с братом семью кормили, ра­ботали. В школу не ходили.

Когда отец вернулся в 1944 году, я пошел учиться на моториста, что мне не нравилось очень. Время ушло мое. С курсов сбежал, так и пошло, бегал, ловили, что-то делал, не нравилось — бросал.

Из-за этой войны проклятой долго в жизни пришлось помытарствовать.

Новикова Елизавета Петровна

До войны наша семья жила в деревне Луки Псковской области.

Это было в грозные годы войны.

Однажды кто-то из ребят нашей школы прочитал в газете, что раненым нужны березовые почки, так как из них делают лекарства. На самодельных лыжах ребята отправились в березовую рощу. Было холодно, в драных пальтишках мороз нас продирал до костей, замерзшими руками мы нагибали деревца и собирали почки, кто в банки, кто в бутылки. Руки коченели, но мы этого не хотели замечать. Таких походов было несколько за зиму, почти до самой весны. Согревали мысли, что изготовленные лекарства помогут нашим раненным бойцам.

Как радовались мы благодарственной весточке из областного госпиталя, где доктора благодарили нас за нашу помощь, хотя мы сами нуждались в помощи. Было голодно, холодно и страшно, особенно во время налетов фашистских бомбардировщиков, когда свистели и взрывались бомбы. Все вокруг горело, как в аду.

Беркалиев Ерсаин Халибаевич

Я родился 22.12.1923 года в Красноярском районе Астраханской об­ласти. Когда началась война, мне шел восемнадцатый год, и я попал на войну.

Война была жестокая, зверская. Переживали все люди в нашей большой стране, а с ними и дети.

Помню бомбежки, во время которых люди кричали, дети плакали. Погибали. Фашисты не щадили никого.

На фронте мне, молоденькому пареньку, пришлось сражаться с ними. На фронте у меня была только одна мысль: отомстить прокля­тым за моих родных, так как маму и папу они расстреляли.

Младшие братья и сестры голодали. Ели корни растений, ловили птиц, рыбу. В селе за время войны умерло очень много народу.

А на фронте пришлось пережить и плен, и горечь поражений, и, конечно, Великую Победу 1945 года.

Алексеева Ираида Александровна

Двумя самыми яркими воспоминаниями раннего детства у меня остались постоянное ощущение голода и истошный гул пикирующих бомбардировщиков.

Бомбили железнодорожный узел. Астраханская железнодорожная развязка — прямой путь фашистам к кавказской нефти. Но мы, дети, тогда таких тонкостей не знали. Мы просто прятались в подвалы, за­тыкали уши, чтобы не слышать нарастающий визг самолетов, тряс­лись от страха.

Такое нам досталось безрадостное детство.

Жиркова Надежда Ивановна

Родилась я в 1921 году в Волгоградской области, но отец наш в 1925 году перевез нашу семью в Астрахань. Здесь нас и застала проклятая война. Лишений и невзгод, выпавших на долю нашего поколения, и не пересчитать. Голод, суровые зимы. В Волге под Сталинградом в 1943 году переглушили всю рыбу снарядами, и до нашего села Караульного, куда мы переехали из Астрахани в 1943 году, рыба просто не доплывала.

Питались лебедой, выкапывали из земли съедобные коренья, а баранье мясо, шерсть, пшеницу отсылали в действующую армию. Кисеты с табаком, с заботливо вышитыми пожеланиями скорой победы тоже отправляли неизвестному «Красному бойцу».

Так и жили вестями с фронта и работой без отдыха и покоя.

Панова Ирина Андреевна

Детство у меня пришлось на войну. Женщины и старики работали до изнеможения в поле. Защитникам нашим надо было помогать. Пусть это была помощь небольшая, посильная, но трудились, подсобляя нашим старшим братьям, как могли.

Выйдешь в поле на бахчу, надо прокопать каналы для полива, ле­то у нас больше сухое, знойное. А какой урожай без полива? Смех, да и только. Вот и роем целый день.

Начинаем работать, а фашист отбомбится в Сталинграде и летает над нами. Пугает. Летит и тараракает впустую, а нам, ребятишкам, страшно. Вот и бежим со всех ног в ближайший лесок прятаться от супостата.

До сих пор в ушах этот злобный вой стоит. Иногда и сейчас но­чью просыпаюсь от страшного рева.

Иванцова Вера Григорьевна

Родом я из Донецкой области, в войну жила на оккупированной тер­ритории, многие эпизоды, связанные с тем периодом, запали мне в память на всю жизнь.

Война меня застала в Шапитовке. Отец и три моих брата воевали, а Шапитовка была занята немцами. Неподалеку от Шапитовки были расположены концлагеря, где содержали евреев. Из кустов мы, дети, наблюдали, как их расстреливали.

Расстреливали и пленных, выставляли в ряд у ямы, заставляли раздеться и открывали по ним огонь. Убитые и раненые падали в эти ямы, их сразу закапывали, и можно было видеть, как земля тихонько шевелилась от движений еще не умерших людей.

Те, кого не расстреливали, зачастую умирали от голода и замерза­ли. Жили они в гитах, так в то время назывались места, огороженные тремя рядами колючей проволоки. Зимой, чтобы как-то согреться, пленные спали штабелями друг на друге, многие замерзали. Не могу забыть все это и по сей день.

Шнягина Антонина Федоровна

Родом я из села Раздор Камызякского района. В семье нас было четверо детей. Очень хорошо помню день, когда началась война. Мы вместе со старшей сестрой работали в поле, мама лежала в роддоме. Младшая же сестра одна сидела дома.

О том, что отца забирают на фронт, мы узнали от прибежавших к нам с сестрой ребят. Спустя какое-то время к нам пришло известие, что отец пропал без вести. Больше мы его не видели.

Когда мне было 11 лет, я бросила учебу и пошла работать в колхоз. Сразу после половодья мы сажали свеклу, арбузы и огурцы. Как правило, все посевы поливали вручную. Из бочек воду ведрами носили на поле. Работа была тяжелой, изматывающей, и чтобы как-то взбодриться, поднять дух, мы часто пели частушки.

Помню такие:

«Я на бочке сижу, нитки сматываю,

Каждый день трудодень зарабатываю».

Работала с нами тетя Дуся. У нее на войне вся семья погибла. Во время перерыва девчата, трудившиеся на поле, просили тетю Дусю спеть что-нибудь веселое. Тогда она, глотая слезы, выходила в круг и начинала петь, выводя всех за собой на танец.

Очень хорошо помню, когда во время посева арбузов на поле приехал глава района. Он долго смотрел на нас, как мы работаем, а потом подошел ко мне, обнял и сказал: «Первый арбуз надо обязательно отдать вот этой девушке, как самой старательной и умелой».

Ширяева Лариса Захаровна

Родилась я в 1930 году в селе Замьяны Астраханской области. Война началась, когда я училась в шестом классе. О школе пришлось забыть, так как родители отправили меня работать на поле, собирать зерно. Как только выдавался случай, мы с подружками сбегали до­мой.

Даже спустя много лет о войне вспоминаю со слезами на глазах. Помню, как тогда было страшно. Страшно засыпать под мирные шорохи, а просыпаться под канонаду взрывов. Страшно, когда нечего есть и некуда бежать, а вражеские самолеты со страшным постоянством летали над крышей родного дома. От голодной смерти нас спасала рыба, которую мы ловили, и делали запасы.

Сколько разрушений я увидела за эти годы, невозможно передать. Поэтому сейчас люблю созидать, растить цветы и воспитывать детей.

Храпова Екатерина Петровна

Родилась я в селе Никольское Енотаевского района Астраханской области.

Война врезалась в память 19 и 20 августа 1942 года, когда нас бомбили.

В селе Никольское была военная переправа, военные лодки, кате­ра. Погода была теплая, и мы пошли купаться. Возвращаемся весе­лые, шутим, смеемся, и вдруг, как будто призраки, из-за облаков 18 вражеских самолетов, которые тут же начали бомбить. Одним из снарядов я была ранена. Попала в госпиталь, полгода ходила на кос­тылях.

Летом в поле сделали окопы, в которых мы прятались при бом­бежках. Зимой перебирались в баню. Рядом с баней мы вырыли окоп, он нас спасал тоже от бомб.

В 1943 году умерла моя мама от голода.

Разве это уйдет из памяти?

Кадина Галина Викторовна

Детство мое пришлось на Великую Отечественную войну. Когда она началась, мне было четыре года.

В то время у нас были козы. Детские воспоминания самые яркие. И я отлично помню, как родители уходили на работу, а мы с сестрой оставались за ними ухаживать. К тому же, родители обязательно да­вали нам на день задание: то сено переворошить, то домашние дела переделать. Сестра была на два года младше, то и за ней пришлось ухаживать.

Отца забрали на фронт. Мать работала с утра до ночи, но на жизнь не хватало. Выкручивались, как могли: собирали ягоды, рыли корни. Жили в дряхлом домике. В одной комнате сено хранили, в другой печку топили. Спали на полу — кроватей не было.

Однажды чуть не сгорели, но за пожар мама заплатила штраф, и из-за этого чуть с голоду не умерли.

Потом жили в землянке. Одежды у меня не было, обуви никакой, из-за чего и в школу не могла ходить, а учиться мне нравилось. Рано пришлось пойти работать на производство. Таскала соль в мешках, работа тяжелая, но она спасала нас от смерти.

Все вынесли и дождались Победы.

Вереина Раиса Владимировна

Мои родители жили в деревянной лачуге на окраине Армавира. Очень тяжело было в войну. Отца забрали на фронт, мы, дети, оста­лись с одной матерью. Голод мучил нас постоянно, про хлеб мы за­были, его не было. Чаще всего варили картофельную шелуху, а на деликатес мама иногда доставала по сухарику. Для нас это был праздник.

Я хорошо помню, как на моих глазах погиб мой отец. Никогда в жизни мне этого не забыть.

Дело было так: сбор воинской части был назначен у моста через реку. Все семьи прощались со своими отцами, братьями. Прощались с папой и мы. Как вдруг раздалась команда: «Стройся и переходи мост!». Не успела еще колонна перейти мост, как раздался взрыв… и мост, и люди на мосту, все погибли. Оказывается, мост был замини­рован. Так погиб мой папа. Это был 1941 год.

Война осталась в моей памяти, как самые тяжелые, самые страш­ные и худшие четыре года моей жизни. Пришлось пережить бом­бежки, стрельбу, проводы на фронт. Умирали люди от голода, бо­лезней, плохие вести приходили с фронта. Этого я никогда не забуду.

Умерли родители, мы, их дети, еще живы и храним в памяти все, что пережили вместе с ними.

Киричкова Валентина Павловна

Когда началась война, мне было семь лет. Одно из самых ярких вос­поминаний детства — эпизод, когда мы с мамой провожали на фронт отца.

Как сейчас помню: июнь, жара, мы стоим с матерью на причале. Солнце слепит глаза, а перед нами большой белый пароход. Вокруг люди, люди… плачут, смеются, гармошка где-то играет. Солнце жжет все сильнее и сильнее. Рядом отец. Мама одной рукой держит меня, другой обнимает отца и плачет. Я не знаю, что мне делать, не понимаю, почему она плачет. Потом объявили посадку. Отец поднял меня на руки, поцеловал, потом простился с мамой и поднялся на борт. И тут я заплакала. Почему-то стало страшно. А когда заплака­ла, то лицо руками закрыла, поэтому так и не увидела, как отец от­плыл. До сих пор об этом жалею.

Потом от него стали приходить письма. Читали их вслух и очень радовались, когда очередной треугольник появлялся в нашем почто­вом ящике. Потом письмо читали еще и еще раз. Дело кончалось тем, что оно настолько засаливалось и разлохмачивалось, что бук­вально расползалось в руках.

Но письма, к сожалению, приходили недолго. В октябре этого же года мы получили последнее. Уж потом однополчане рассказали и написали, что отец в составе группы был отправлен минировать по­ле. Что произошло дальше, никто не знает. С задания они не верну­лись. Возможно, попали в плен, возможно, погибли, но больше я от­ца не видела.

Красавцева Валентина Ивановна

Детство мое пришлось на военные годы. Когда мне было 5 лет, провожали отца на фронт. На 17-й пристани собралось много народа. Мужья прощались с женами и детьми. Перед тем, как зайти на борт огромного белого теплохода, отец развернулся к матери и, гладя меня по головке, сказал: «Тусинька, купи ей ботиночки, чтобы ножки не жало…». Это и стало моим последним воспоминанием об отце.

До сих пор слезы на глаза наворачиваются, когда вспоминаю эту историю.

Вообще отец не должен был идти на войну. У него была бронь, но когда на очередном собрании прозвучал вопрос: «Кто за Сталина?», отец просто не мог не поднять руку. В итоге — ушел на фронт добровольцем.

Пока шла война, нам немного помогал Кировский военкомат — привозили дрова, иногда ко дню рождения дарили подарки. Когда отец погиб, матери выплатили небольшую сумму денег.

Жили мы очень голодно — часто не доедали, так что в школу я постоянно ходила голодая. Как сейчас помню, маме давали 400 граммов хлеба в день, а мне 200 граммов.

Шугаинова Асфирия Коюмовна

Родилась я в 1935 году. Так что мне уже 71 год, возраст почтенный. Детство мое прошло под приглядом мачехи и отца.

Предвоенные годы, пятилетки, стахановское движение в стране не обошло и родное село Осыпной Бугор Приволжского района Астраханской области. Ребятишки, учась в начальной татарской школе, вместо шумных детских игр были вынуждены помогать родителям в поле, пособлять родным по личному хозяйству.

Налог брали шерстью, мясом, пшеницей, чтобы кормить фронт. Поэтому приходилось изо всех своих сил помогать, тут уж не до детских шалостей. Рано взрослели деревенские ребятишки.

В 1943 году отца комиссовали по ранению. Помню, вышла я на улицу, а по дороге телега едет, а в телеге мой отец. И радостно мне, что он живой, и горько на него смотреть — так сильно осунулся он и постарел. Провожали его на фронт всем колхозом, музыка играла, а пришел отец с войны буднично и незаметно.

А какой голод мы пережили? Страшно вспоминать. Только одно чувство и поселилось в душах односельчан — непроходящее чувство голода. Ели чилим, варили лебеду, копали корни. У всех людей была одна мечта — какая-нибудь еда.

Когда в Сталинграде началась великая битва на Волге, отзвуки канонады и гарь добирались и до наших мест, и даже до самой Астрахани.

Страшное это было время. Надо беречь мир. Война — это самое ужасное, что может выпасть на долю человека.

Возле Кубанского моста видела большую яму, в которую складывали трупы людей. Это очень страшно!

Боронина (Копытина) Тамара Николаевна

Мне — 5 лет, брату Валентину — 7,5 лет. Утром, когда мы проснулись, бабушка шепчет: «Немцы в городе». Мы с братом бросились к окошку, отодвинули занавеску и увидели, напротив, через улицу, у соседей раскрыты ворота, стоят мотоциклы, грузовые крытые маши­ны, и копошатся люди в черных одеждах. Была зима 1942 года, на земле лежал снег вперемежку с грязью. Бабушка с мамой приказали нам быстро одеться, они быстро собрали кое-какие вещи, и мы пом­чались к соседям в окоп прятаться. Люди заранее были предупреж­дены о приближении врага, и кто как мог, готовился прятаться. Де­душка в своем саду выкопал просто яму, мы там пять человек не могли поместиться, а у соседей был длинный извилистый окоп, вот они нас туда и приняли. Было сыро, темно и холодно, нас, детей, трудно было удержать, и когда взрослые днем выглядывали наружу и видели, что в саду никого нет из немцев, нас выпускали размять ножки и подышать свежим воздухом.

В наших домах разместились немцы, бабушку, маму и женщин соседок днем гоняли на принудительные работы. В нашем доме по­селился злой офицер, ходил с хлыстом и тех, кто попадался ему под руку, хлыстал и орал по-немецки. В один из дней был воздушный на­лет нашей армии, бомбили город, всюду слышались взрывы, мы си­дели в окопе, дрожали и боялись высунуться наружу. Когда кончи­лась бомбежка, всех убитых немцев собрали во дворе соседей, где у них был штаб, и мы от кого-то из взрослых узнали, что злой офицер тоже убит.

Дом наш некоторое время оставался пустым, и когда было срав­нительно тихо, мы потихоньку из окопа перебирались в дом, чтобы поспать на кровати. И вот, однажды ночью стал в дверь стучать и кричать немецкий офицер, чтоб мы открыли дверь. Он кричал: «Пар­тизан, открывай, открывай». И начал стрелять из пистолета в дверь, и когда дедушка все же открыл, он залетел в комнату и выстрелил, пу­ля ушла в пол, и она была последняя, остальные все остались в двери. Немец был пьян, плохо соображал. Дедушка схватил его в охапку и выбросил во двор, а затем мы все страшно перепуганные убежали в окоп. Боялись несколько дней, думали, он нас найдет и убьет, но Бог миловал, а через несколько дней после этого наши солдаты выбили немцев из города. Мы очень радовались, прыгали, смеялись, особен­но радовались тому, что не надо прятаться и лезть в узкий холодный окоп.

Литвинова Зинаида Тимофеевна

Когда началась война, я жила на Украине под Полтавой, было мне шесть лет.

Вспоминать тяжело и сложно.

Помню, как в одну минуту кончилось детство. Помню баб у сельсовета, быстрые сборы и проводы, скупые слезы. Мы, дети, тогда еще не понимали, что происходит. Впервые стало страшно, когда из низко летящих самолетов посыпались вниз черные точки, на земле взметнулись фонтаны земли, и соседский мальчишка Василек упал, нелепо раскинув руки, — тогда пришел страх, оцепенение и отчаяние.

Через два месяца после начала войны умерла мама. Младшему брату я старалась заменить мать, ему было всего три года. Со старшим братом пробирались ночью на колхозное поле, чтобы своровать десяток колосков пшеницы, за что неоднократно были биты сторожами. Выручала корова Зорька. Неумелыми ладошками я, шестилетняя доярка, пыталась нацедить молока, корова терпела, будто понимала, что без нее нам не выжить.

Немцы заняли нашу деревеньку неожиданно. Сытые, веселые, нарядные и самоуверенные, они топтали нашу украинскую землю как хозяева. Буквально на другой день они пошли по дворам, и… завизжали захваченные ими свиньи, закудахтали куры, замычали коровы, кто из хозяев сопротивлялся, тому простреливали ногу или руки.

Забрали и нашу кормилицу Зорьку. За сопротивление я получила начищенным сапогом в живот, а когда корова от них убежала, немцы ее застрелили.

Помню осень 1943 года. Через нашу деревню вели колонну плен­ных солдат. Худые, обросшие, оборванные, они едва-едва передви­гали ногами, одного из них, раненного летчика из Харькова, нашему отцу удалось укрыть и выходить.

Ушли немцы из деревни также неожиданно, как и пришли. Но ка­кой ценой нам досталось освобождение. Облили бензином каждый двор и дом и подожгли. Сгорела деревня дотла. В дождь и холод почти месяц отец рыл землянку, в которой и жили до конца войны.

Зимы стояли лютые, морозы доходили до 40 градусов, запасы подходили к концу, да и соседи «помогли».

Отец был на фронте. Письма приходили редко. Младший брат бо­лел, слабел на глазах. Я нанималась работать к соседям: постирать, побелить. И это в девять лет. За работу получала картофельные очи­стки, луковицу или горсть пшеницы. Кормила брата.

Весной вернулся после тяжелого ранения домой отец, забот мне прибавилось.

Все вытерпели и дождались долгожданной Победы. Вот таким было мое детство. Военным, страшным, безрадостным.

Митасова (Струкова) Татьяна Николаевна

Я родилась в 1928 году в селе Удачное Астраханской области.

Когда началась война, мы были на каникулах и работали в колхо­зе «Заветы Ильича». В колхозе работали все, а как объявили войну, молодые ребята ушли добровольцами, вместо них девушки заняли их места, сели на тракторы, а мы подростки с ними на прицепы. Мужчин было мало, женщины косили урожай вручную, все кто мог, брали косы и косили. К нам в село стали поступать беженцы, мы их так называли. В основном женщины и дети, их расселяли по домам, и никто не был против принять их в семью, и мы стали копать во дво­рах окопы.

Недалеко от нашего села находилась станция, и самолеты стали летать и бомбить. Как утро, они летят, сперва один, а потом и пять. Школу закрыли, а туда стали привозить раненых, был госпиталь, все кто мог, ухаживали за ранеными. Пекарни не было, и женщины пекли хлеб в своих домах, мукой снабжал колхоз, хлеб был для раненых, а мы ели корни растений, варили лебеду. Когда раненые умирали, их хоронили в братской могиле, и сейчас школьники ухаживают за этой могилой. А когда погнали немцев, беженцы стали уезжать, так как все были с Украины.

Белкина Любовь Михайловна

Босоногое детство моё…

Когда встает вопрос о том, кого считать детьми войны, я задумываюсь об этом и считаю: «Да, мы, рожденные накануне войны, в годы войны, должны считаться её детьми, так как все трудности, тяготы этой войны легли на плечи наших родителей и на наши хрупкие детские плечи». И когда по ночам начинает свербеть мой хондроз, я понимаю, что это смещенные позвонки, надорванные непосильной тяжестью навяльников, когда я работала на коптителе (вместо взрослых, которых не хватало) в колхозе, непосильной тяжестью ведер воды, когда мы носили воду из-под оврага, чтобы полить огород или напоить домашних животных. Иначе было нельзя. Иначе мы просто умерли бы с голоду. А колхозный хлеб и другую продукцию отправляли в райцентр с лозунгами: «Всё для фронта! Всё для победы!», а потом после войны — «Всё для восстановления разрушенного хозяйства!»

Расскажу об одном эпизоде из своего детства. Нас у матери было четверо: три девочки и один мальчик Вена (Вениамин). Старшие сестры зимой учились, летом работали в поле или на колхозной плантации, а приходили с работы, бежали на свой огород (полоть, поливать) — делать то, что надо у себя, чтобы выросло. Когда началась война, мне было 4 года, а братишке 4 месяца. Бабушка пекла хлеб для колхозников, которые работали в поле, и нянчила братишку, а я у неё была главной помощницей по дому. В теплые летние дни мы выносили старенькое одеяло, стелили на траву, сажали на одеяло Вену, а я должна была его охранять. Кроме того, бабушка приносила два решета с маленькими цыплятами, давала мне в руки хворостину, и я должна была охранять цыплят от ворон, галок, соседних собак и кошек (а наша кошка помогала мне тем, что ворон чуяла и видела раньше меня, и по её поведению я догадывалась, что грозит опасность). Кроме того, недалеко от нашего дома, метрах в 100 — 200, тёк ручей. Это талые воды. Он пересыхал только к осени, а летом в нем плавали наши гуси, утки, да и мы, ребятишки, бегали купаться, когда выпадала свободная минутка. И вот однажды… Мы с братишкой играли на одеяле, кошка спала рядом, вокруг наше цыплячье стадо щипало зеленую травку. Выходит бабушка и говорит: «Послушай, что-то гуси гогочут, беспокоятся». Я рванулась с места, схватила свою хворостину, побежала к оврагу к речке и увидела такую картину: наши и соседские гуси сбились в кучу у оврага, среди них бегала огромная серая собака. Я быстро побежала вниз, закричала страшным голосом, махала своим оружием (хворостиной). Собака схватила нашу гусыню и побежала под оврагом, по берегу ручья. Я — за ней. К этому времени прибежали сельские мальчишки, работники фермы, которая была наверху оврага. Все бежали, кричали, бросали кирпичи, палки. Собака бросила свою ношу и быстро убежала вдоль оврага. Меня окружили люди и все стали ругать за то, что я посмела бежать за зверем. Я расплакалась. Откуда ни возьмись, появилась моя мать, обняла меня, заплакала вместе со мной и говорит: «Это же волчица. А если б она гусыню бросила, а тебя схватила бы и утащила? Что бы я тогда делала? Что б я сказала папе, когда он придет с фронта? Бог с ней, с гусыней», — и косо посмотрела на бабушку.

Мне стало стыдно, жалко мать, бабушку и гусыню. Но суп, который бабушка наварила на полсела, был очень вкусный. Все ели с превеликим удовольствием. Было голодно. Хлеб давали только тем, кто работал в поле.

После этого случая некоторые меня в селе хвалили, говорили, что мне можно доверять, что я бесстрашная, а некоторые называли просто дурой, глупой, бестолковой девчонкой. Наверно они правы, т.к. я ещё не училась в школе.

Я взяла тему «босоногое детство…», и оно было босоногим в буквальном смысле, т.к. жили очень бедно и обувь купить не могли. Ещё старшим сестрам мать умудрялась что-то купить, а мне приходилось обувать обноски. Чаще всего отцовские. Но ведь не я одна так ходила. Мы все в своем селе были босоногие. Так в начальные классы мы приходили в «обрезках», ставили их в ряд в раздевалке, а в класс входили в носках, шерстяных чулках, т.к. овцы были почти у всех, и женщины на «посиделках» вязали носки, варежки, шали, телогрейки. Окончила я 4 класса, надо было учиться в соседнем селе. Один год я не училась, т.к. в «обрезках» в соседнее село не пойдешь (3,5 км), но через год я всё-таки пошла. К тому же из Краснореченской школы пришли учителя и убедили мать, что девочка должна учиться. Мать меня отпустила.

Осень мы все, девчонки и мальчишки, ходили в «шахтерских галошах» — литые из резины, но и краснореченские в это время ничем не отличались. Пришла зима. У кого отцы пришли с фронта, те стали одеваться побогаче (пенсии, льготы, да и вообще в доме мужчина — помощник, хозяин). Наш отец пропал без вести с первых дней. Я стала ходить в отцовских подшитых валенках.

Наши сельские девчонки и мальчишки не обращали на это никакого внимания. Даже немножко завидовали. Снег глубокий, рыхлый. Они в своих новых валеночках проваливались в сугробы, а я в своих, как на лыжах, ходила, да еще и некоторым помогала выбираться из сугроба.

Но один раз случилось такое, что запомнилось мне на всю жизнь. На уроке русского языка я на доске вслух делала разбор предложения. Была тишина. Слышался только мой голос. И вдруг среди этой тишины раздается голос одноклассника:

— Ха — ха! Власова колдунья. У нее один серый валенок, другой — чёрный. Я замерла. Это было частично правдой, так как в одном валенке было белой шерсти больше, чем в другом. Это был брак. Отец сразу носил эти валенки только на работу, а мне пришлось одеть их, т.к. другой обуви не было, а бросать школу я не хотела. Но ведь я уже с месяц ходила в них, и никто не обращал на это внимания. Это были тяжелые послевоенные годы.

Серафима Павловна предложила мне продолжать, поставила оценку, посадила на место и вызвала к доске его. Учился он слабо. Еле-еле мяукал. Вот тут-то учительница не выдержала и высказала ему: «Ты бы лучше учился, как В., читал побольше. У тебя папа с одной ногой, но пришел с фронта, а у нее там остался навсегда. И если у нее нет валенок — не она виновата, она свое дело делает, учится на совесть, а вот ты в новых валенках каждый день ходишь за двойками. А новую обувь в магазине мне купили только тогда, когда я поступила в педучилище, да и то я заработала сама, работая на копнителе.

Бедность — это тяжело, страшно. Но так как почти все были бедными, питались тем, что вырастили в огороде, рвали на лугу (щавель), в кустарниках, что росло по оврагам (земляника, ежевика, шиповник), а ходили в том, что осталось с довоенного времени, то от этого особенно не переживали, не нервничали. Труднее были моральные переживания. Если кому-то приходила похоронка, то ревело, выло все село. Горе было общим.

Нашего отца призвали с первых дней войны. Сначала он был на учебе, т.к. человек гражданский, ружья никогда в руках не держал. Мать ездила к нему на свидания. Потом отправили на фронт, единственное письмо он заканчивал словами: «Отступать некуда — позади Москва». Что означали эти слова? Была ли подсказка, что его отправили на защиту Москвы или это был лозунг, очень распространенный в те дни? Никто ничего не мог сказать тогда, да и сейчас ответа нет. Так и пропал наш отец без вести.

И вдруг, как гром среди ясного неба, газеты сообщили о предательстве генерала Власова, который сдал фашистам целую армию.

Наша фамилия сыграла с нами злую шутку. Что тут началось! И дети, и взрослые обвиняли нас, что мы власовцы, что наш отец предал Родину. Я помню это как кошмарный сон. Покоя не было ни дома, ни на улице, потому что на улице дразнили сверстники, дома часто ругались мать с бабушкой, дорогие мне люди.

Из рассказа матери

Однажды на работе поссорилась с женщинами, которые обвиняли её, что муж её предатель. Пришла домой на обед и, как бешеная, кинулась ругать свекровь за то, что она воспитала сына — предателя. А ты (это про меня) стоишь у двери маленькая, сопливая, в носу ковыряешь и со всхлипом говоришь: «Мам, ну зачем ты так на бабушку? Армии-то генералы сдают, а у нашего папаньки только 4 класса». Её словно молнией ударило. Как же так? Этот сопливый ребенок понимает, что армии могут сдать генералы, а я, взрослый человек, не поняла, поверила злым языкам товарок.

Даже обедать не стала, схватила вилы, …калыгач и снова ушла в поле. А мне приходилось часто спорить: хороший папа или плохой. Дело доходило до драк.

Ваганова Нурия Аглиуллаевна

Когда началась война, мне не было и двух лет. Помню потому мало, однако кое-что память хранит до сих пор.

В начале войны отца забрали на фронт. Жили мы очень бедно. Дом топили камышом, мама крутилась, как могла. Помню, около месяца, у нас дома жило шестеро солдат. Так что приходилось кормить и их. Когда солдаты снимали верхнюю одежду, то вши, в прямом смысле слова, прыгали по полу. Чтобы избавиться от насекомых, мама сначала обдавала солдатскую одежду кипятком, затем стирала жидким мылом «Мылонаф».

А самый памятный момент в жизни — когда оплаканный нами отец через два года после окончания войны вернулся домой. А я была маленькая, глупая, его не узнала и, боясь незнакомого человека, три дня просидела под столом.