Наш «военный городок» стоял под Минском, в нем располагались летные части, а рядом стояла танковая дивизия.
Мой отец, Кондрацков Николай Ефимович, родился 08.11.1913 г. в Астрахани.
Военную службу начинал на Дальнем Востоке. Через два года службы был направлен в Качинское летное училище, которое с успехом окончил. Затем службу проходил в Белоруссии.
С мая 1935 года состоял в Красной Армии, член ВКП (б) с мая 1932 года. Участвовал в борьбе против белофиннов с декабря 1939 г. по март 1940 г.
Его младший брат, Кондрацков Петр Ефимович, родился в 1917 г. в Астрахани, летчик. Выпускник учлетов Чебоксарского аэроклуба 1939 г. Участник ВОВ, был тяжело ранен, пролежал во льду трое суток. Его подобрала похоронная команда, думая, что он мертв, а он открыл глаза. Но раны были несовместимы с жизнью.
Из рассказов мамы, мой отец, Кондрацков Николай Ефимович, был честным, мужественным человеком.
До войны все свободное время готовился к поступлению в Военную академию. В годы ВОВ был награжден орденом Красного Знамени.
Из Наградного листа:
«За время участия в боях на Юго-Западном фронте тов. Кондрацков Н.Е., ст. лейтенант, командир авиаэскадрильи 625 штурмового авиационного полка 290 штурмовой авиадивизии совершил 18 успешных боевых вылетов по уничтожению живой силы и техники противника в районах: ЧЕРТКОВО, НОВО-ПСКОВ, ГАРМАШЕВКА, АРТЕМОВСК, СЛАВЯНСК, БАРВЕНКОВО, КРАСНОАРМЕЙСКИЙ РУДНИК».
Штурмовыми действиями и бомбометанием он причинил большой урон противнику. Им уничтожено и повреждено: автомашин с войсками и грузами — 38, повозок с боеприпасами — 6, подавлен огонь 5 точек ЗА, создано 2 очага пожаров и в составе группы на аэродроме Гармашевка сожжено 2 самолета противника, уничтожено до 90 солдат и офицеров.
Эффективность боевых вылетов подтверждена командованием 1-ой гвардейской армией, 18-го танкового корпуса.
Смело водит группы в бой, презирая врага, горя злой ненавистью к фашизму, отлично выполняет боевые задания.
28 февраля 1943 года он водил группу в составе 4 самолетов ИЛ-2 на уничтожение подходящих резервов противника в район Барвенково, несмотря на сильное противодействие с земли и с воздуха, группа смело громила врага. В этот вылет группой уничтожено до 10 автомашин с войсками, повреждено 2 танка, уничтожено до 8 повозок с военным имуществом.
10 марта 1943 года он 3 раза водил группы на уничтожение живой силы и техники противника в районе Барвенково. По цели производили 3-4 захода. В первом вылете на обратном курсе группа была атакована тремя истребителями противника, но благодаря проявленному мужеству, все атаки были отбиты.
За отличное взаимодействие с наземными войсками, причиненный ущерб противнику 10.03.1943 г. командованием 1-ой гвардейской армии экипажам объявлена благодарность.
Своим личным примером тов. Кондрацков воодушевлял на подвиги летчиков своей авиаэскадрильи.
За проявленное мужество и отвагу в разгроме немецких оккупантов был награжден орденом Красного Знамени (посмертно).
Моя мама, Кондрацкова Дария Васильевна, 1916 г.р., была акушеркой, работала в здравпункте военного городка. Я, Кондрацкова Лариса Николаевна, 1938 г.р.
Жили мы в 4-х этажном доме, в коммунальной квартире, на 1-м этаже.
21 июня 1941 года наша семья отдыхала в лесу. Отец качал меня в гамаке. Мне было 3,3 года. Но отдельные эпизоды войны и особенно ее начало помню очень ярко и сейчас. Ночью отец ушел на войну, а мы с мамой остались дома. Чтобы не было паники, из дома жителей не выпускали. Около подъездов был выставлен караул солдат с вооружением. Началась бомбовая атака, в нашем доме образовалась громадная угловая трещина, но дом стоял. Жители нашего подъезда спустились к нам в комнату. Кто сидел, кто стоял, прислонясь к стене. Все молчали. Ночью было разрешено выйти из дома в лес с запасом продуктов на 3 дня. Когда мы вышли из подъезда, то я закричала маме: «Смотри, смотри! Какие звезды!» И только через время я узнала, что фашисты с самолетов сбрасывали осветительные фонари на маленьких парашютах, их было бесчисленное множество, отчего было светло как днем, чтобы им было видно, куда сбрасывать бомбы.
Все побежали в лес. Я помню страшный удар… пришла в себя… Я на дне громадной ямы. Ночь… Я одна. И жуткая тишина, звон в ушах, кровь из носа.
Вот сейчас, на закате своей жизни, смотрю на 3-хлетних детей — они детки. А наше поколение в одну ночь стало взрослым и все осознающим. И в этой тишине, я, вдруг, услышала женский голос, который звал детей идти быстрей. Я стала карабкаться по склону ямы. Что помню?… Женщина, на ногах белые тапочки, подол черного платья, за который держались 4 ребенка, по два с каждой стороны. Затем белые волосы на голове женщины и двух детей на руках. Я стала ей кричать: «Тетенька, взамите меня с собой!» На что она ответила: «Куды же я тебя взаму?… Ладно… Чапляйся». В этот миг, когда я ухватилась за подол сзади, я услышала голос мамы. Она звала меня. Жива, контужена, как и я. Мама помогала этой женщине как могла. Вся в крови,… с трясущимися руками.
Началось наше шествие к родным в Астрахань. Дошли до вокзала в Минске. Там стояли теплушки набитые людьми. А толпа шла и шла, лезли во все щели. Меня оторвали от мамы, по мне шли, давились люди. Меня бездыханную подали маме. Она кричала от ужаса, а люди кричали ей: «Кидай ее за борт (поезд уже пошел), она мертвая, тут живым нет места». Но Господь меня спас. Откуда-то из глубины людей появился рентгенолог Хорунжий (это его фамилия). Они работали когда-то вместе с мамой. Он стал делать мне искусственное дыхание. Он спас меня дважды. Очень хочу поклониться его потомкам за их отца — благородного человека. Нас недолго везли, где-то высадили, и мы с мамой и еще с одной женщиной с двумя детьми вошли в деревню и попросились ночевать. Дед с бабкой пустили, а ночью мама услышала, как бабка посылала деда к немцам, чтоб сдать командирских жен с детьми. Мама всех подняла и бегом, забыв все вещи и еду. В пути — где ехали, где шли, заболели дизентерией. Лечились капустными листьями, соком. В начале августа пришли в Астрахань к маминым родителям. Больные, голодные, с белыми червями в пятках.
Первый вопрос: «Есть ли известия от отца?» Их не было. Вскоре пришло письмо из Чебоксар от папиной мамы, Кондрацковой (Суворовой) Прасковьи Гавриловны. Она сообщала, что отец ранен и лежит в госпитале в Казани. Мы с мамой незамедлительно выехали в Казань, где нас встретила бабушка. Сняли комнату. Помню, что у хозяйки квартиры было две девочки. Они-то и повели меня играть в школьный двор, расположенный по соседству. В здании школы был госпиталь. Девочки играли, а я все смотрела на раненых, которые сидели на подоконниках. И вдруг я увидела своего отца, который в этот миг отходил от окна. Я стала громко кричать и плакать. Отца остановили раненные солдаты вопросом: «Не твой ли ребенок там кричит?» Увидев меня, он хотел бежать вниз по лестнице с 3-го этажа, но упал, т.к. был на костылях из-за ранения в ногу. Меня наверх к отцу в госпиталь привела санитарка, а ему в это время раненные солдаты помогли подняться и спускали вниз по лестнице. Так мы и встретились. Встреча была… Не выразить словами. Вокруг нас собрались раненые, несли мне кто кусочек сахара (что в то время было роскошью), кто сухарик. И все слушали мои рассказы, многие плакали. Потом привели маму. Слезы, рыдания? рассказы. Папа был ранен в ногу при выполнении боевого задания.
После госпиталя начались неприятности. Его часть была разбита, пропали его документы (перед вылетом их сдавали в штаб). Подтвердить то, кто он, никто не мог.
Наступил ноябрь, лили дожди, срывался снег. И однажды, когда мама шла на встречу к отцу, она через дорогу, по которой шла танковая колонна, увидела отца, а он ее. Он кричал, чтоб она не двигалась и стояла на месте. И так около часа шла колонна танков. Это была встреча.
Нашелся высокий чин, личность отца подтвердили, выдали документы и отправили на фронт.
В семье появился мой братик, Николай Николаевич Кондрацков. Мы вынуждены были покинуть Астрахань из-за соседей. Почему-то им не понравилась наша семья.
При каждой встрече с мамой они говорили: «Вот придет немец, и ты и твои щенки будут висеть на этих воротах». Немец был в 80 км от Астрахани. Меня дважды закапывали в мусорные ямы и поливали помоями. Мама решила уехать с нами в Чебоксары к папиной маме. Мы уезжали в тот день (вечер), когда горел завод им. Ленина. Зарево было ужасное. Доехав до Баскунчака, поезд остановился, был налет фашистов. Я помню, как в степь бежали дети, и ковыль их немного скрывал. А фашисты охотились за ними и стреляли, и стреляли… Наш эшелон остановили рядом с поездом с нефтяными бочками, а рядом подошел состав с ранеными. Мама взяла нас обоих, подлезла под нефтяные баки, немного отошла от ж/д полотна и легла на землю, накрыв нас своим пальто. Моя голова высовывалась из-за маминого плеча, поэтому я все хорошо видела. Но мама пыталась прикрыть мне глаза руками и постоянно повторяла: «Не смотри, не смотри… ». Появился фашист на бреющем полете, до сих пор помню его смеющееся лицо в очках. Он наклонился из самолета и, смеясь, летал над нами кругами, и стрелял, но не в нас, а вокруг. Почему он нас не расстрелял тогда, не знаю до сих пор. Может, пожалел… А в это время фашисты расстреливали раненых. Когда раздался гудок нашего паровоза, мы вернулись в поезд, и в глазах до сих пор стоит ужас увиденного. Весь состав был разбит, повсюду валялись оторванные руки и ноги, тела убитых, либо останки разорванных тел. До сих пор помню стоны раненых, крики родителей, потерявших детей. Мама успела покидать нас в теплушку и на ходу запрыгнула сама. Где мы пересели на пароход не знаю. Уже в пути мы заразились тифом. Обе болели страшно. Спасибо моряку, который дал нам место в своем кубрике, а сам ушел. Но каждое утро приносил стрептоцид. У меня кризис прошел на пароходе. Когда мы прибыли в Чебоксары, у мамы тоже начался кризис. Она уже ничего не понимала до такой степени, что ожидая на пристани, держала Коленьку вверх ногами. И проходящая мимо женщина окликнула маму: «Ребенка переверните, женщина». Но, поняв, что мама больна, решила нам помочь. Взяла Коленьку на руки и повела нас домой. Только маму попросила донести бидон с молоком, который она несла с рынка до встречи с нами. Но по дороге мама упала в обморок, молоко пролилось. Пришли к бабушке. Маме стало совсем плохо, она бредила. Все соседки стояли около маминой кровати и плакали. В один из моментов они решили, что она умерла, и пошли греть воду. Обсуждали, куда денут нас детей, заговорили про детский дом. Но как мне позже рассказывала сама мама, она все в это время слышала, но не могла заставить себя открыть глаза. Услышав, что ее посчитали уже умершей, что детей собираются сдать в детский дом, от ужаса она открыла глаза. Мы выздоравливали. На дворе стоял март. Я играла с детьми, и вдруг ко мне подходит солдат в буденовке, кирзовых сапогах и короткой шинели с мешком за плечами. И начинает меня звать и обнимать. Я в ужасе… кто это? А папа поднял пальцем козырек, и я его узнала. Радости в доме было много. Он прилетел за самолетами (подписывать и принимать) и, продав все с себя командирское, купил нам масла сливочного, сахара, манной крупы и сыра. Папа весь вечер носил Коленьку на руках, а меня гладил по головке. А я сидела и ревновала его к братику. Радость была недолгой. На другой день папа улетел. Это была наша последняя встреча. 23 марта 1943 года он погиб как герой, сгорев вместе со своим самолетом, не изменив своим убеждениям.
Моей маме было 25 лет, когда всего за несколько месяцев она потеряла мужа, его брата и сына. После этого мама долго падала в обмороки, и с ней случались судороги. Трудно представить, что ей пришлось пережить в роковой для нашей семьи 1943 год.
Мы с мамой вернулись в Астрахань в 1944 году.
Фото
Документы
