Совершенно не помню довоенный Сталинград, лиц окружающих меня людей, как жили и что делали. Мой довоенный мир ограничен большой комнатой с некрашеными полами, кроватями, русской печкой, люлькой для младших, сенями с кадкой воды и деревянным ковшом на ней, двором и куском улицы в Сталинграде и одновременно большой, светлой квартирой, огромной верандой, крутой лестницей на второй этаж в Астрахани.
21 июня 1941 г. В Сталинградской квартире проживают семьи Верзиных: Николай Никанорович (Никонорович) – папа (32 г.), Тамара Никитична – мама (29 л.), Адольф – родной брат (5 л.), Ювеналий – «хроникер» (4 г.); Наджаровых: Михаил Никитович (Никитич) – дядя (35 л.), Полина – тетя (32 г.), Элеонора – двоюродная сестра (14 л.), Эдуард – двоюродный брат (13 л.). Оплотом, стержнем семьи, была Наджарова Вера Яковлевна – самая родная бабушка.
9 сентября папа уходит на фронт. Забирают в армию дядю Мишу. На семейном совете решено, любыми путями выбираться в Астрахань, хотя бы вывезти детей. Конец сентября, немцы вышли к Москве, высадили десант в Калмыкии, разворачивают наступление к нефтеносным районам Северного Кавказа, рвутся через Дон к Сталинграду. Начинаются периодические бомбардировки оборонных предприятий города. Примкнув к бывшим сослуживцам, с двумя малолетними сыновьями Верзина Тамара Никитична отплывает на пароме в сторону Астрахани. Остальные члены семьи не смогли выехать. Догматические заявления: «Сталинград не сдадим!» были приняты гражданской и военной властями руководством к действию, и всякое стремление граждан уйти за Волгу преследовалось и жестоко пресекалось.
Мама планирует оставить нас у Богдасаровых (Багдасаровых) и вернуться в Сталинград. Но она остается в Астрахани, т.к. дядю Осипа забрали в армию, тетя Нюра, освоив стрижку наголо, работает в госпитале № 1586, там же работает 14-летний Эдик, освоивший фасонные стрижки. 15-летняя Лиза на заводе им. Н.К. Крупской солит рыбу для фронта. Оставить маленьких детей не на кого. И мама устраивается на работу в школу. К концу 1941 года война навечно разбросала нас: мы в Астрахани, бабушка и тетя Поля с детьми в Сталинграде, папа и дядя Миша на фронте.
Год жизни по этому адресу во время войны не оставил в памяти следа. Холод, голод, болезни, постоянное ожидание мамы, забота старшего (на 13 месяцев) брата. Заканчивается холодная и голодная зима 1941-1942 гг. Мама работает в школе, мы ходим в детсад на правом берегу Канавы, у Ивановского моста. По воскресеньям тетя Нюра берет меня в госпиталь. Там теплее и сытнее, т.к. раненые, тоскующие по своим детям, стараются приласкать тебя и дают кто кусочек хлеба, кто кусочек сахара.
Разовые налеты немецкой авиации на нефтебазы Астрахани обусловили решение мамы выехать в Зеленгу, поближе к рыбе, чилиму и мучке.
Шел второй год войны, октябрь 1942 года. Мы сидим на узлах в дальнем углу класса и ждем маму. Почему-то именно с этого дня я начинаю фиксировать время, помню себя, страдающим жесткой дизентерией с постоянным выпадением прямой кишки, с резкими болями в желудке, в холодной и пустой школе села Володаровка. Нет в голове следа от бегства из Сталинграда, почти годового пребывания в Астрахани, чем и как добирались до Володаровки. Есть только холодный класс с разбитыми окнами и два узла с пожитками. Я, братик и Рая, девочка, взятая мамой у знакомых в Астрахани для присмотра за нами. Да еще все побеждающий страх! А вдруг мама не придет, вдруг она погибнет. Адик постоянно стоит у окна и смотрит – не покажется ли мама. Я лежу на узлах, а Рая, как может, ухаживает за мной. Господи, как я хотел в то время увидеть мамин берет. Об этом я постоянно говорю Рае, а она и Адик успокаивают меня.
Очнулся я в теплой и чистой постели в доме Акимовых. Баба Лиза кормит меня наваристым рыбным бульоном, а за тем, на свой страх и риск, стала кормить и отварным судаком, решив, что я умираю не от дизентерии, а от голода. Благодаря её усилиям, я стал быстро поправляться.
Через некоторое время нам выделили дом, который стоял одиноко на бугре около геодезической вышки. Дом был большой и светлый. В 1944 г. там поместили райком ВЛКСМ. Но пока там жили мы: мама, Рая, братик и я. Двор был завален снопами камыша для школы на зиму.
После всех мытарств, связанных с бегством из Сталинграда, голодной жизни в Астрахани, переезда Астрахань – Володаровка – Зеленга, скученностью проживания у Акимовых, мы попали в большой светлый и теплый дом. Болезни отступили. Жизнь налаживалась. Мамины глаза посветлели.
Как только освобождаются от снега склоны бугров, мы ватагой отправляемся за «растом» — это то ли луковицы степных маков (тюльпанов), то ли дикого чеснока размером с большую фасолину. Они очень сладкие. Через неделю он пропадает, но уже прилетели грачи, отложили яйца. Мы карабкаемся на высокие тополя, собираем яйца и возвращаемся домой с добычей. Река Бушма в районе Зеленги освобождается ото льда. Удочки есть, черви есть. Завтра на рыбалку. Рыба пошла. Весна. Теперь не умрем. Прилетели утки, гуси, лебеди. Открыта охота на пернатых.
В июне степь освобождается от воды, и мы выходим на поиски съедобных корешков — чешунков. Набираем, дома сушим, очищаем, прокаливаем на сковородке, толчем в ступке. Мука получается черная или угольно-серая. В июне часто купаемся. С утра до вечера на реке. На бакштагах крутимся и ныряем в воду. Вода встала и скоро пойдет на убыль. Взрослые предупреждают: «Вода уходит и тянет за собой мальчишек». В июне(ле)? лов на закидушку сазана и сома на самовники.
В августе степь стоит серая от жары. Только поташ (маслянистая жирная трава) чувствует себя хорошо. Хорошо мылится в горячей воде, заготавливаем его для стирки. Как заварку используем коричневые высохшие листья щавеля. Взрослые отправляются за ежевикой и корнями лотоса. Корни разрезают вдоль и сушат. Внутри мелкие белые комочки на тонких волосках. Когда корни высыхают, комочки отпадают, собирается «мучка», сладковатая белая мука. Горсть ржаной муки, дробленые чешунки, мучка – все это замешивают на воде и пекут какурки. Они черные и очень твердые.
К маю 1943 г. немцев отогнали за Дон. Сталинград освобожден, и мама, закончив учебный год, собирается в Астрахань и далее в Сталинград, чтобы отыскать бабушку, невестку и племянников. Мы остаемся с Зоей, девушкой из Тишкова, которая живет у нас и учится в школе. Мама собирает необходимые в дорогу вещи, прощается с нами и уходит на пароход. А к нам, через некоторое время, приходит наша родная бабушка, которая приехала на этом же пароходе. Маме по дороге сообщают эту новость, и она возвращается домой.
Следующие дни были страшным трауром. Дом переполнен горем. Тихие, горькие, жгучие слезы. Шепот бабушки, рассказывающей маме о гибели остальных членов семьи и её мытарствах. 19-20-21 августа 1942 года после беспрерывных бомбардировок все дома разрушены, город выгорел. По окончании налетов авиации некоторые взрослые и подростки побежали к реке за водой, т.к. трое суток не ели и не пили, не было возможности напоить раненых. Разорвавшейся бомбой они были убиты, в том числе, Эличка, и Эдик, и их мама. Всех погибших похоронили во дворе в одной «щели».
В сентябре — октябре немцы выгоняют гражданское население из города за Дон. Многотысячная колонна старух, стариков, женщин и детей растянулась на многие километры от Сталинграда к Дону. Тракты, дороги, проселочные дороги заняты немцами. Людям остаются кюветы и тропы, за выход из колонны — расстрел. Евреев отыскивают в толпе и тут же расстреливают особые команды из румын и итальянцев. Выводят и бабушку, но она крестится и говорит, что она армянка. Бабушка просит немецкого офицера, знающего русский, написать в паспорте, и он пишет по-немецки: «армянка – христианка». Эта запись не раз спасает её от расстрела.
Кончился сентябрь. Плохо одетые люди мерзнут, становится хуже с едой. Задонские казаки более прижимистые, они равнодушно взирают на сталинградцев, надев казачью форму и нацепив на фуражки царские кокарды, показывая лояльность к происходящему. Людей не пускают даже обсушиться и обогреться.
Бабушка познакомилась с молодой женщиной с грудным ребенком, так им легче было собирать милостыню. Во время одного «отдыха» в кювете, оставшись с ребенком, бабушка замерзала в легком платье. Машина, проезжавшая с раненными немцами, остановилась, и с обращением «матка, матка» немцы бросили ей два добротных халата, в карманах которых были кусочки сахара и банка тушёнки.
Глубокой осенью, пройдя более 200 км под дулами автоматов, часть людей зазимовала в станице Морозовской. Бабушке с товаркой повезло, им разрешили жить в полуразрушенном доме. Заделав соломой проломы дверей и окон, они устроились у более теплой стены, с другой стороны жили хозяева. Питались подаянием, мерзлым картофелем, колосьями необмолоченного зерна. Обогревались, прижавшись друг к другу, и по очереди к «теплой стене», так они вошли в зиму 1942 – 1943 гг.
Конец марта 1943 г. До станицы доходят известия, что Сталинград освобожден. В мае советские танки вошли в покинутую немцами станицу. За зиму фашисты завершили расправу над евреями и людьми похожими на них, много умерло от голода и холода. Сильно поредевшая колонна истощенных сталинградцев двинулась к развалинам своих домов и могилам похороненных во дворах родственников. Опять по раскисшим дорогам, кюветам и балкам, обходя разбитую военную технику, мимо вмерзших в грунт трупов. Вперёд, вперёд, в Сталинрад.
У Гумрака конвойные направляют колонну к Волжской переправе на КПП. Всех вернувшихся из Задонья загоняют за колючую проволоку, проверяют. У Веры Яковлевны осложнения с «непонятной» записью в паспорте на немецком языке, объяснения не помогают. И опять – его величество случай! Верзин Михаил Никанорович (Никонорович), полковник медицинской службы, во время войны возглавляет Сталинградское аптекоуправление. Случайно, у паромной переправы он видит Веру Яковлевну, присылает двух солдат и вызволяет бабушку. Паспорт с «автографом» доброго немецкого офицера уничтожают. Оформляет командировку, как вольнонаемной медслужбы, и направляет бабушку в Астрахань. В Астрахани она приходит к Богдасаровым (Багдасаровым), а затем, в двух серых госпитальных халатах на голое тело, приезжает в Зеленгу. В дальнейшем, эти рассказы не повторялись. Всю жизнь картина тех лет писалась отдельными фразами (к случаю).
С возвращением бабушки мама стала почему-то часто болеть. Сердечные приступы возникали неожиданно. Синели губы, лицо бледнело, она опускалась на стул или кровать и долго не могла подняться.
В этом году братик собирается в первый класс. Всем ученикам дали задание изготовить игрушки, которые будут отосланы в города и села, освобожденные от фашистов. Мастерим из чакана, камыша, балберок и дощечек корабли, самолеты, танки и пушки. Вдвоем относим в школу.
Рождество 1944 года. С раннего утра с Генкой Марковым отправляемся славить: «Рождество твое, Христе Боже наш! Маленький мальчик сел на диванчик, снял колпачок, подайте пятачок». Какурки, чешунки, маленькие кусочки рафинада, мелкие деньги и все, что дают, собираем в одну сумку. Делим поровну, бумажный рубль, не долго думая, рвем пополам и довольные расходимся по домам.
В июне 1944 года организуется Зеленгинский район. Маму утверждают завпарткабинетом РК ВКП(б), продовольственное положение семьи улучшается, т.к. работникам райкома выдается «спецпаёк».
К фронтовым потерям прибавляются потери местные. Мрут ослабленные взрослые, тонут дети. В жаркий августовский день мы с братиком пошли купаться. Весь день бултыхались, а когда собрались домой, он сказал: «Еще раз нырну, и пойдем домой». Нырнул и не вынырнул. Я до вечера просидел на берегу, ждал его. Война забрала четвертого из нашей семьи.
После гибели братика у мамы участились сердечные приступы, бабушка как-то постарела, замкнулась. Я становлюсь единственным мужчиной в доме и, по мере своих сил, стараюсь помочь бабушке по дому. С августа 1944 года в моем доме навечно поселилось темное вязко-смолистое горе. Это осязаемое материальное горе в дальнейшем не росло с новыми потерями, оно только сгущалось и темнело. Его ясно было видно в глазах мамы, в готовности встречи с любыми трудностями домовитой бабушки. Особенно ясно оно проявлялось в праздничные дни, вызывая жгучие слезы неразделенной радости.
До первого сентября хожу в детсад, что на Почтовой улице. С началом учебного года сердечные приступы у мамы становятся все жестче и жестче. Во время одного из них происходит частичная парализация ног, и маму увозят на лечение во ФТИ. На фронт папе отправлена официальная телеграмма о необходимости устройства семейных дел в связи с безнадежным состоянием здоровья жены. Папа с фронта не едет, а мама, к великому счастью, возвращается из города, подлечившаяся и отдохнувшая.
Глубокая осень 1944 года. Мама с лекциями у рыбаков. Бабушка затапливает печку-голландку. Согреваюсь, появляется острое чувство голода. Сижу на полу у открытой дверцы топки и ною: «Хочу есть, хочу есть, хочу есть». Бабушка зажигает керосиновую лампу, на столе появляется хлеб и тарелка, достается чугунок с похлёбкой. Ужинаем. Дома тепло, светло, родственно. Глаза слипаются, но стук двери прогоняет сон. Мама? Мама! Мамочка!!! Мы опять все вместе! Господи, как хорошо!
Мама поела, отдохнула, согрелась. Лицо стало добрым, мягким и родным. Она достает свой командировочный чемоданчик, и происходит чудо, два чуда! В чемоданчике лежат настоящие в разноцветных фантиках конфеты. Десять, а может двадцать или (Ух!) двадцать пять!!! Глаза разбегаются, выбираю конфету, наливаю чай в блюдце, беру конфету в рот, прихлебываю чай. Блаженство. Выбираю еще и вижу, что конфеты насыпаны в две маленькие галоши. Достаю галоши, обнимаю и целую маму и бабушку, прижимаю галоши к щекам. Радость!
Конец ноября. Из Астрахани возвращается последний караван-порожняк. Те, кто не попал на последний пароход, на нем добираются до Зеленги, и среди них мой папа. Он отпущен в лечебный отпуск после тяжелого ранения. Телеграмма — вызов искала его два месяца и нашла в госпитале. Домой он пришел поздно ночью, меня не могли разбудить. А утром мама подвела меня к кровати, на которой спал папа. Так началось мое знакомство с ним. Папа привез в марлевом кисете настоящий сахар-песок, несмотря на специфический запах солдатского мешка, необыкновенно вкусный. В связи с трауром в нашем доме стол накрыли в землянке Марии Георгиевны Калашниковой в честь приезда папы.
Боевых наград на его гимнастерке не помню, а вот цветных нашивок на шинели всех цветов радуги за ранения было предостаточно. И я хвалился перед друзьями, что папа шесть раз ранен легко и средне, и у него нет пальцев на ноге – отморозил. А сейчас он ранен в бедро и лечится, а когда вернется на фронт, ему дадут красную полоску за тяжелое ранение.
К концу года папа подлечился, отдохнул и уже мог на одной ноге катать меня. Встанет в дверном проеме, упрется руками в дверные косяки и качает меня на здоровой ноге. Однажды отправились мы за камышом. Папа перочинным ножом нарезал три огромных снопа и, уложив их пирамидой на чунки, посадил меня на верхний сноп. Сияющий я сижу на снопе и горжусь папой, мамой, бабушкой и собой. Хорошо! Счастлив! Радость! Папа!
1945 год. Финальный. В конце января 1945 года папа ушел на фронт.
Из записной книжки мамы: 27. 01. 1945 г. Я проводила Колю. 31.03.45 г. пришло последнее письмо. 9 мая кончилась война. Кончилась ли она для меня? Пожалуй, нет. Нет ни писем, ни Коли. Что же впереди? Ужас за его судьбу. Так молод. Так любил (почему любил?) жизнь!
Извещение
Председателю Зеленгинского Сельсовета
Прошу известить Верзину Т.Н. о том, что её муж Верзин Николай Никифорович (?), красноармеец, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, получил тяжелое ранение и умер 5 апреля 1945 года. Похоронен на городском кладбище г. Владислав в Польше…
Начальник части, гв. ст. лейтенант Ширкунов.
5 апреля 1945 г. шел 1384-й день Великой Отечественной войны Советского народа с фашистскими захватчиками. Это был 1342-й день участия в кровавой бойне солдата — пехотинца Верзина Николая Никоноровича (Никаноровича). До Победы оставалось 34 дня.
5 апреля 1945 года война отняла пятого члена нашей семьи.
Удивительно, как Война могла обходиться без Верзина Николая Никаноровича (Никоноровича) 42 дня после 22 июня 1941 года! Почему Война убила Верзина Николая Никаноровича (Никоноровича) за 34 дня до своей смерти?
Весной 1945 года Великая Отечественная война подвела свой кровавый итог семьи Верзиных – Наджаровых: из 9 членов, проживающих до 21 июня 1941 года в Сталинграде, в живых осталось трое, живущих в селе Зеленга.
Раннее майское утро 1945 года. Сильный стук в закрытые ставни, стук в дверь, её буквально сносят с петель. С криками: «Коля!», «Миша!», «Папа!» — мама, бабушка и я бросаемся к двери. В сенях 5-6 женщин, лица у всех радостные, глаза, опухшие от слез. «Победа! Победа! Победа!»
1945. Конец войне! Жив!
Во время войны и в первые послевоенные годы в наших рассказах все наши отцы были героями — командирами, в подчинении их были реактивные установки «Катюша», или они были в самолетах стрелками-радистами, или шли в атаку во главе роты морской пехоты. Все фантазии закончились, когда мы ехали в лагерь «Артек». Водитель, чтобы отвлечь нас от тяжелой высокогорной дороги на перевал «Ай Петри», рассказывает, как он воевал в этих горах в партизанском отряде. И на вопрос:
— Вы, конечно, были командиром отряда?
— Я был простым солдатом – рядовым!!! — ответил он.
И сказал он это с такой гордостью, что я на всю жизнь запомнил. Водитель четко определил, что врага победил простой солдат — пехотинец, каким был и мой отец.
Документы
